Неточные совпадения
«
Плохо! — подумал Вронский, поднимая коляску. — И то грязно было, а теперь совсем болото будет».
Сидя в уединении закрытой коляски, он достал письмо матери и записку брата и прочел их.
Лампа,
плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном пузыре света старики
сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом до подбородка,
сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
— Сплю я
плохо, — шепотом и нерешительно сказал Захарий. — У меня сердце заходит, когда лежу, останавливается. Будто падаешь куда. Так я больше
сижу по ночам.
Одетый в подобие кадетской курточки, сшитой из мешочного полотна, Иноков молча здоровался и садился почему-то всегда неуютно, выдвигая стул на средину комнаты.
Сидел, слушая музыку, и строгим взглядом осматривал вещи, как бы считая их. Когда он поднимал руку, чтоб поправить
плохо причесанные волосы, Клим читал на боку его курточки полусмытое синее клеймо: «Первый сорт. Паровая мельница Я. Башкирова».
Дезорганизаторов возглавлял Тагильский, —
сидя в темном углу,
плохо видимый, он не торопясь и даже как будто лениво возражал...
Рядом с могучей Мариной Дмитрий, неуклюже составленный из широких костей и
плохо прилаженных к ним мускулов, казался маленьким, неудачным. Он явно блаженствовал,
сидя плечо в плечо с Мариной, а она все разглядывала Клима отталкивающим взглядом, и в глубине ее зрачков вспыхивали рыжие искры.
Брякали ножи, вилки, тарелки; над спинкой дивана возвышался жирный, в редких волосах затылок врага Варавки, подрядчика строительных работ Меркулова, затылок напоминал мясо
плохо ощипанной курицы. Напротив подрядчика
сидел епархиальный архитектор Дианин, большой и бородатый, как тот арестант в кандалах, который, увидав Клима в окне, крикнул товарищу своему...
И вот он
сидит в углу дымного зала за столиком, прикрытым тощей пальмой,
сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей
плохо различимы, они как бы плавают и тают в дыме, все глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».
— То-то само!
Сидел бы дома да твердил уроки, чем бегать по улицам! Вот когда Илья Ильич опять скажет, что ты по-французски
плохо учишься, — я и сапоги сниму: поневоле будешь
сидеть за книжкой!
Но бабушка, насупясь,
сидела и не глядела, как вошел Райский, как они обнимались с Титом Никонычем, как жеманно кланялась Полина Карповна, сорокапятилетняя разряженная женщина, в кисейном платье, с весьма открытой шеей, с
плохо застегнутыми на груди крючками, с тонким кружевным носовым платком и с веером, которым она играла, то складывала, то кокетливо обмахивалась, хотя уже не было жарко.
Ночью я
плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра
сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Ученье шло
плохо, без соревнования, без поощрений и одобрений; без системы и без надзору, я занимался спустя рукава и думал памятью и живым соображением заменить труд. Разумеется, что и за учителями не было никакого присмотра; однажды условившись в цене, — лишь бы они приходили в свое время и
сидели свой час, — они могли продолжать годы, не отдавая никакого отчета в том, что делали.
— Вот и я, братцы, к вам пришел! — приветствовал он нас, — а вы всё в клетке да в клетке, словно острожные,
сидите… Эх, голубчики,
плохо ваше дело! Что носы повесили? давайте играть!
Редко я до такой степени
сидел плохо в тарелке (как это говорится-то?), как теперь
сижу…
Затем считка пошла как-то ужасно
плохо. Анна Ивановна заметно конфузилась при Клеопатре Петровне: женский инстинкт говорил ей, что Фатеева в настоящую минуту сердится, и сердится именно на нее. Неведомов только того, кажется, и ожидал, чтобы все это поскорее кончилось. Петин и Замин подсели было к Клеопатре Петровне, чтобы посмешить ее; но она даже не улыбнулась, а неподвижно, как статуя,
сидела и смотрела то на Павла, то на Анну Ивановну, все еще стоявших посередине залы.
Она долго
сидела на грязном диванчике в уборной,
плохо понимая, что делается кругом, точно все это был какой-то сон, тяжелый и мучительный.
Несмотря на свои четыре года, она ходила еще
плохо, неуверенно ступая кривыми ножками и шатаясь, как былинка: руки ее были тонки и прозрачны; головка покачивалась на тонкой шее, как головка полевого колокольчика; глаза смотрели порой так не по-детски грустно, и улыбка так напоминала мне мою мать в последние дни, когда она, бывало,
сидела против открытого окна и ветер шевелил ее белокурые волосы, что мне становилось самому грустно, и слезы подступали к глазам.
Никакой пользы нет, а
сиди на службе; ну, я и вижу, что дело
плохо, и стал опять наниматься, по старому обыкновению, в кучера, но никто не берет; говорят: ты благородный офицер, и военный орден имеешь, тебя ни обругать, ни ударить непристойно…
Меж явью и сном встало воспоминание о тех минутах в вагоне, когда я начал уже
плохо сознавать свое положение. Я помню, как закат махал красным платком в окно, проносящееся среди песчаных степей. Я
сидел, полузакрыв глаза, и видел странно меняющиеся профили спутников, выступающие один из-за другого, как на медали. Вдруг разговор стал громким, переходя, казалось мне, в крик; после того губы беседующих стали шевелиться беззвучно, глаза сверкали, но я перестал соображать. Вагон поплыл вверх и исчез.
Аксюша. Сама не знаю. Вот как ты говорил вчера, так это у меня в уме-то и осталось. И дома-то я
сижу, так все мне представляется, будто я на дно иду, и все вокруг меня зелено. И не то чтоб во мне отчаянность была, чтоб мне душу свою загубить хотелось — этого нет. Что ж, жить еще можно. Можно скрыться на время, обмануть как-нибудь; ведь не убьют же меня, как приду; все-таки кормить станут и одевать, хоть
плохо, станут.
Едва Нину оставил Свежевский, как к ней подбежал сорный студент, за ним еще кто-то. Бобров танцевал
плохо, да и не любил танцевать. Однако ему пришло в голову пригласить Нину на кадриль. «Может быть, — думал он, — мне удастся улучить минуту для объяснения». Он подошел к ней, когда она, только что сделав два тура,
сидела и торопливо обмахивала веером пылавшее лицо.
Сидя на низкой скамеечке, она рассказывала нам про свою жизнь в Петербурге и изображала в лицах известных певцов, передразнивая их голоса и манеру петь; рисовала в альбоме доктора, потом меня, рисовала
плохо, но оба мы вышли похожи.
А Маша
плохо спала по ночам и все думала о чем-то,
сидя у окна нашей спальни.
Пришел солидный, бородатый старик Суслов [
Плохо помню фамилии мужиков и, вероятно, перепутал или исказил их. (Примеч. М. Горького.)] и рыбак Изот, так собралось человек десять. Хохол
сидел на крыльце, у двери лавки, покуривая трубку, молча слушая беседу мужиков; они уселись на ступенях крыльца и на лавочках, по обе стороны его.
— Ты вот что —
сидишь, ну и
сиди! А не в свое дело носа не суй. Наняли тебя грести, и греби. А коли будешь языком трепать, будет
плохо. Понял?..
— Представьте себе, — говорила старушка, высоко поднимая свои седые брови, — я член Красного Креста, раз захожу с кружкой к этому ужасному попу… На крыльце меня встречает пьяный дьячок, вхожу в комнату, и представьте — этот Андроник
сидит на диване в одном жилете и играет на гитаре. Мне сделалось дурно, и я
плохо помню, как выбралась на улицу… Согласитесь, что это ужасно, ужасно!!.
Он владел одинаково
плохо всеми европейскими языками и в разговоре постоянно перемешивал их, коверкал слова, может быть, несколько умышленно, потому что в каждом акробате всегда
сидит немного клоуна.
Сиди в девках!
плохо теперь: женихов в Москве нет!
А иные
сидели тихонько под навесами и только ждали, чтобы он прошел поскорее и не заметил бы, что они тут. Но не такой был человек мельник, чтобы пройти мимо или позабыть тех людей, которые ему должны за муку или за помол или просто взяли у него денег за проценты. Ничего, что их
плохо было видно в тени и что они молчали, будто воды набрали в рот, — мельник все-таки останавливался и говорил сам...
На шестой или седьмой день после свидания с еврейкой, утром Крюков
сидел у себя в кабинете и писал поздравительное письмо к тетке. Около стола молча прохаживался Александр Григорьевич. Поручик
плохо спал ночь, проснулся не в духе и теперь скучал. Он ходил и думал о сроке своего отпуска, об ожидавшей его невесте, о том, как это не скучно людям весь век жить в деревне. Остановившись у окна, он долго глядел на деревья, выкурил подряд три папиросы и вдруг повернулся к брату.
— Я, кажется, знаю это, — подтвердил он, — но терпеть не могу, когда люди вообще
сидят, ничего не делая! Папироску сосать — все-таки какое-нибудь занятие. Вот и Лубянскую приучаю, да
плохо что-то. Все это, доложу я вам, жантильничанье!.. Женственность, изволите видеть, страдает; а по-нашему, первым делом каждая порядочная женщина, то есть женщина дела, должна прежде всего всякую эту женственность к черту!
Наконец, студент пожелал учителю спокойной ночи и удалился в его спальню, а тот меж тем долго и долго еще
сидел над своей книгой; только читалось ему нынче что-то
плохо и больно уж рассеянно, хотя он всеми силами напрягал себя, чтобы посторонней книгой отвлечь от завтрашнего дня свои не совсем-то веселые мысли.
Капитан,
плохо выспавшийся, бывший уже наверху к подъему флага,
сидел за кофе, когда сигнальщик докладывал ему о сигнале.
— Кой чёрт… Весь день ловлю, с утра…
Плохо что-то сегодня ловится. Ничего не поймал ни я, ни эта кикимора.
Сидим,
сидим и хоть бы один чёрт! Просто хоть караул кричи.
— Это еще что за новости! Кому масло показалось
плохо? Кто бунтует? — так и закипела в свою очередь Павла Артемьевна, в одну минуту очутившись у крайнего стола старшего отделения, где
сидела недовольная Таня.
Недалеко от берега на большом плоском камне
сидело несколько гагар. Птицы собрались на ночлег, но, услышав людские голоса, повернули головы в нашу сторону. Теперь они
плохо видели и потому еще более насторожились. Наконец, одна гагара не выдержала. Тяжело взмахнув крыльями, она поднялась в воздух. Тотчас вслед за нею снялись все остальные птицы и низко над водой полетели к тому мысу, который остался у нас позади.
Никита Иваныч (играя шута). «Что, куманек? Под кровлей-то
сидеть получше, я думаю, чем под дождем шататься? Право, дяденька, помирился бы ты лучше с дочерьми. B такую ночь и умнику, и дураку — обоим
плохо!»
У меня до сих пор памятно то утро, когда я, с трудом захватив место в почтовой карете (все разом бросились вон), —
сидел рядом с постильоном, стариком с
плохо выбритой бородой, и тот все повторял своим баварским произношением...
Что помню из этого посещения Конопацких? После обеда была общая прогулка. Ореховые кусты, разброса группы молодых берез, цветущая Иван-да-Марья на лесных полянах.
Сидели на разостланных пальто и платках, — девочки, тети, — болтали, смеялись. Черноглазая француженка с пышным бюстом задорно пела,
плохо выговаривая русские слова...
Но ей ловко в платье, перчатки тоже прекрасно
сидят, на шесть пуговиц, в глазах сейчас прибавилось блеску, даром, что
плохо спала, из-под кружевного края платья видны шелковые башмачки и ажурные чулки.
Юрка
сидел в углу, угрюмо жевал колбасу с
плохо выпеченной булкой и с завистью смотрел на кипевшую вокруг бездумно-веселую беззаботность. Увидел у окна в куче девичьих голов хорошенькую головку Лельки с вьющимися стрижеными волосами. Лелька, смеясь, горячо что-то говорила Лизе Бровкиной. Вот Леля: она все знает, все понимает, что хорошо, что
плохо, у ней настоящие взгляды, марксистские… Эх, муч-чение!
Старушка говорила вес это слабым, прерывающимся голосом и, наконец, утомившись, замолкла. Молчала и Дарья Николаевна. Густые тени то набегали на ее лицо, то сбегали с него. Она
сидела за светом, а потому Глафира Петровна не могла заметить этого, да к тому же, за последнее время она стала
плохо видеть.
Долго все
сидели на бульварной скамеечке, тесно притиснув девиц. Три девицы между четырех парней. Было темно, и со стороны
плохо видно было, что делали с ними парни. Слышался придушенный смех, негодующий девичий шепот, взвизгивания.
14 февр. — На собрании я выступила, рядом
сидел Шерстобитов. Внутри я очень волновалась, но, кажется, говорила вполне спокойно. Только, по словам Женьки, губы стали очень бледные. Рассказала, как
плохо бюро осведомлено о работе курсовых коллективов, какую чепуху несет в нашем коллективе руковод политкружка. Коснулась и бытового разложения Шерстобитова. Женька уверяет, — говорила очень твердо и умно.
— Так-то оно так, да вам бы и в роте
плохо не было, если бы служили. — Да ведь мне здесь покойнее, — говоришь им, чем вам в роте. — Уж что говорить, — насмешливо, иронически говорят они. — Хорошего мало. Четвертый год
сидите. А кабы служили, домой давно бы уехали, а то когда вас теперь освободят. — Да коли мне и здесь хорошо, — скажешь им. Покачают головой и задумаются. — Чудно.
— Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, — сказал адъютант. — Тот молодой
сидит в яме, и ему кажется
плохо будет.